СВЯТИТЕЛЬ - ХИРУРГ.

  

День памяти: 29 мая (11 июня - по новому стилю) 

 

  

«А я скажу вам: ″Да, да! Легко, и чрезвычайно легко″. А почему легко? Почему легко идти за Ним по тернистому пути? Потому что будешь идти не один, выбиваясь из сил, а будет тебе сопутствовать Сам Христос; ″потому что Его безмерная благодать укрепляет силы, когда изнываешь под игом Его, под бременем Его; потому что Он Сам будет поддерживать тебя, помогать нести это бремя, этот крест.

<…>Помните Его святые слова, ибо великая истина содержится в них. Иго Мое благо, и бремя Мое легко. Всех вас, всех уверовавших в Него зовет Христос идти за Ним, взяв бремя Его, иго Его.

Не бойтесь же, идите, идите смело. Не бойтесь тех страхов, которыми устрашает вас диавол, мешающий вам идти по этому пути. На диавола плюньте, диавола отгоните Крестом Христовым, именем Его. Возведите очи свои горе — и увидите Самого Господа Иисуса Христа, Который идет вместе с вами и облегчает иго ваше и бремя ваше. Аминь».

 

(Из проповеди 28 января 1951 года
«Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные»)

   

  

 

  

 Житие священноисповедника Луки, архиепископа Симферопольского и Крымского.

 

Святитель и исповедник Лука, архиепископ Крымский, в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, родился 27 апреля/9 мая 1877 года в Керчи. Отец его, провизор Феликс Станиславович, поляк по национальности, был католиком, тогда как его жена Мария Дмитриевна, мать будущего епископа, и вся её семья исповедовали православие. Два его старших брата, по профессии юристы, набожными людьми не были, однако, очевидно, глубоко сокрытая вера жила и в них, поскольку перед Пасхой, на Страстной неделе они приходили в церковь и целовали плащаницу при чине выноса ее, а также посещали пасхальную заутреню. Две сестры святителя были воспитаны в религиозном духе. Однако старшая, которая оказалась в Москве в день коронации Николая II 18/30 мая 1896 года в толпе на Ходынском поле и стала свидетелем страшной давки, унесшей и оставившей калеками около тысячи человек, перенесла вследствие этого тяжелую психическую травму. После неудачно предпринятой ею попытки суицида здоровье девушки было подорвано, и она ушла из жизни весьма рано, в возрасте 25 лет. О младшей же святитель в своей автобиографической книге «Я полюбил страдание» вспоминает с большим теплом как о «прекрасной и очень благочестивой женщине», и она прожила, как и сам святитель, долгую и добродетельную жизнь.

В семье, несмотря на то, что с одной стороны в воспитании мальчика принимала участие мать, исповедовавшая православие, а с другой – ревностный католик отец, изначально его религиозным образованием никто специально не занимался. Но вера в Бога, христианское ощущение присутствия Его было сильным, и сам святитель говорит, что в своем отношении к христианской вере он изначально «унаследовал набожность отца».

Одаренный, пытливый юноша, который начал образование во 2-й Кишиневской, а затем закончил его во 2-й Киевской гимназии, выйдя из стен общеобразовательного заведения, не имел стремления быть врачом. У него были немалые способности к рисованию, одновременно с окончанием гимназии в Киеве в 1896 году он с блеском окончил Киевскую художественную школу, решив продолжить образование в Петербургской академии художеств. Юноша отправился в Санкт-Петербург, но во время вступительных экзаменов что-то его остановило. Он внезапно почувствовал, что это не его путь, что сострадательность его духа требует иного исполнения назначения.

«Недолгие колебания окончились решением, что я не вправе заниматься тем, что мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей» (1). По некотором размышлении Валентин Войно-Ясенецкий решает отказаться от поступления в Академию художеств и шлет родным телеграмму, в которой пишет, что будет поступать в университет на медицинский факультет. Однако к тому времени все места на факультете уже были заняты. Ему предложили временно поступить на естественный факультет с тем, чтобы потом перевестись на медицинский, но молодой человек отказался – он тяготел к гуманитарным наукам, к философии, богословию, истории. Естественных наук он не любил. Стремление же к медицине возникло в нем лишь исходя из желания облегчать участь страждущих исцеления. Возможно, немаловажную роль в этом сыграла печальная участь его старшей сестры, свидетелем которой он был.

Тогда В.Ф. Войно-Ясенецкий поступил на юридический факультет, где в числе предметов были история, философия, римское право, политическая экономия – большинство этих предметов оказались затем весьма важны в его духовном образовании. Затем живопись снова увлекла его, он уехал в Мюнхен, где проучился всего три недели в частной художественной школе профессора Книрр, оттого что на чужбине быстро заскучал, вернулся домой, и еще год в Киеве упражнялся в живописи с друзьями, такими же увлеченными, как он.

Вот в те годы его тяга к Господу начала проявлять себя все более явно. Персонажами его картин и зарисовок стали паломники и прихожане Киево-Печерской лавры, их лица, обращенные к храмам и образам. Из-под его карандаша рождались вдохновенные лица богомольцев, и, как говорил позже сам святитель, в живописи он избрал бы религиозный путь Нестерова и Васнецова, а по степени одаренности он бы, наверное, оказался в одном ряду с этими великими мастерами русского изобразительного искусства, но Господь ничего не делает случайно, особенно с теми, кого избрал своими со-работниками в исполнении Его замысла. В.Ф. Войно-Ясенецкий не стал художником, но его художественные способности впоследствии нашли реализацию в его увлечении анатомическими исследованиями, когда, еще студентом, он тщательно прорисовывал устройство физического тела человека, вылеплял из глины костный скелет, а через двадцать лет стал профессором топологической анатомии и великолепным хирургом.

В своем желании быть ближе к народу он на время увлекся идеями Толстого, чуть было не стал толстовцем, но ему попалась изданная за рубежом книга графа Льва Николаевича «В чем моя вера». Он ее прочел, и позиция Толстого по отношению к христианской вере настолько возмутила религиозные чувства Войно-Ясенецкого, что с идеей толстовства было покончено раз и навсегда.

Окончательное осознание своего призвания в служении Богу пришло к молодому Войно-Ясенецкому при чтении Нового Завета, того места из Евангелия от Матфея, где Господь, указывая на созревшее поле, говорит: «Жатвы много, а делателей мало» (Мф. 9; 37). «У меня буквально дрогнуло сердце, – пишет святитель, – я молча воскликнул: ″О Господи! Неужели у тебя мало деятелей!″» (2). Позже, вспоминая этот эпизод из юности, святитель говорил, что уверен – эти евангельские слова, глубокое изумление, которое вызвало замечание Христа, послужили первым явным призывом его на Господне служение.

Отучившись год на юридическом факультете, Валентин Войно-Ясенецкий поступил на медицинский факультет, где учился с отличием по всем предметам. Однако нелюбовь к естественным наукам – минералогии, физике, химии так и сохранилась, и большинство из них он одолевал через великое усилие.

В 1903 году, окончив университет, он решил, что станет земским врачом, хотя все кругом отговаривали его, пророча большое будущее в медицинской науке. Молодой врач тем не менее видел свое «поле жатвы» иным, не в чистой и светлой лаборатории, а в практической помощи простому народу, который нуждался в ней. Он помнил лица тех паломников в Киево-Печерской лавре, которые приходили к Богу за исцелением духовным и телесным. Ведь если духовное исцеление ничего, по сути, не стоило, кроме посильной лепты и нескольких грошей за церковную требу и свечу и собственной слезной, усиленной молитвы, то телесное – стоило денег, зачастую немалых, и немногие из врачей высокого профессионального уровня были готовы променять место в городской клинике на неуют и беспокойство жизни «мужицкого» доктора где-нибудь в глухом уезде.

Готовясь к поприщу земского врача, но еще не получив назначения, Валентин Феликсович стал работать в глазном отделении Киевской клиники. Этого ему было мало. Он стал приглашать крестьян к себе. Грязь, нищета крестьянской жизни приводили к тому, что одним из самых распространенных заболеваний вследствие такого образа жизни была трахома, которая вела к слепоте. Комнаты в их доме стали палатами, Войно-Ясенецкий лечил крестьян, мама Мария Дмитриевна их кормила. Это тоже был тот практический опыт, который пригодился ему впоследствии. О хирурге Войно-Ясенецком скажем сразу – не было в человеческом теле ни одного органа, который был бы ему неподвластен для исцеления. И во всех случаях большинство операций, которые он делал, ставили на ноги людей при самых тяжких диагнозах.

Однако в связи с началом Русско-японской военной кампании в 1904 году работу земского врача пришлось отложить: Войно-Ясенецкого направили в Читу, где он сразу стал заведующим одним из двух хирургических отделений. Здесь он познакомился с прекрасной женщиной, сестрой милосердия Анной Ланской. Ее терпение, кротость, сострадательное отношение к раненым были таковы, что ее прозвали «святой сестрой». Венчались они в церкви, когда-то построенной декабристами, а через год уехали в Ардатовское земство Симбирской губернии, затем работали в селе Любаж Фатежского уезда Курской губернии в маленькой больничке. Там Валентин Феликсович снова оперировал и, как правило, непременно успешно, так что к нему потянулись больные из соседних губерний. Святитель Лука вспоминает даже одну из историй, которая, с его точки зрения, – лишь «курьезный случай», но для больного и тех, кому он поведал о своем чудесном исцелении, это, конечно, было чудо по воле Божией. После одной из операций с младенчества слепой молодой нищий сразу прозрел. Как врач, Валентин Феликсович мог дать этому научно-медицинское объяснение, но для неграмотного пациента такое событие стало счастливым шоком. Дело кончилось тем, что примерно через два месяца он собрал чуть ли не всех слепых, кого мог встретить, и те, «длинной вереницей, пришли ко мне, – с улыбкой вспоминает владыка Лука, – ведя друг друга за палки и чая исцеления» (3).

Так он и работал до 1917 года в земских больницах Курской, Симбирской, Саратовской, Владимирской губерний. Оперировал самые разнообразные случаи, но мы не будем утомлять читателя их описаниями и медицинскими терминами, хотя и скажем, что вся человеческая анатомия, которую так хорошо знал и любил Валентин Феликсович, прошла перед глазами великого хирурга. В эти годы врач Войно-Ясенецкий спас множество жизней, причем именно тех, кто не мог рассчитывать на спасение просто потому, что им нечем было за это спасение заплатить. И это было уже его служением Богу, но до начала окончательного осознания необходимости для него пути священника еще оставалось некоторое время. Там же в Фатеже он вел медицинские исследования практических случаев, которых было у него в переизбытке, написал две свои первые статьи и даже сетовал в воспоминаниях, что у него стало не хватать ни времени, ни «его молодых сил».

В 1909 году, следуя сведениям из автобиографии, Валентин и Анна Войно-Ясенецкие с детьми переехали из Курской губернии в Москву, где будущий святитель поступил в качестве экстерна в хирургическую клинику профессора П.И. Дьяконова.

Началась Первая мировая война, и едва забытое, ушедшее на второй план чувство Божия присутствия в его жизни вновь ожило в нем, он начал постоянно посещать богослужения. Это придавало ему силы, поскольку научная нагрузка и обширная хирургическая практика отнимали очень много сил. К тому же за это время у него родилось четверо детей – Михаил, Елена, Валентин и Алексей, и к прочим прибавился еще и груз – хотя и радостный – отеческих забот.

Уже давно занимаясь вопросами местной анестезии, изучая ее преимущества перед общим наркозом, он сделал эту тему основой для своей докторской диссертации, которую с блеском защитил в 1916 году. Среди его оппонентов самым серьезным был профессор Мартынов, светило российской хирургии, он отозвался о диссертации Войно-Ясенецкого следующим образом: «Мы привыкли к тому, что докторские диссертации обычно пишутся на заданную тему, с целью получения высших назначений по службе, и научная ценность их невелика. Но когда я читал Вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил ее» (4). Этот труд получил высокую премию имени Хойнацкого в Варшавском университете – 900 рублей золотом.

Опыт, который приобрел доктор Войно-Ясенецкий, оперируя в Чите, Фатеже, других местах, дал ему огромную статистку случаев, связанных с гнойной хирургией, так появились спустя много лет его «Очерки гнойной хирургии», и тогда, как позже напишет святитель Лука в автобиографических воспоминаниях, к нему пришла странная мысль, что к имени автора – его имени – на корешке книги будет прибавлен священнический сан епископа…

Шли годы, врач Войно-Ясенецкий продолжал свою хирургическую деятельность, с одной стороны, не изменяя милосердному долгу земского врача, с другой – применяя на практике результаты своих постижений в науке, которые служили его делу. Но у Всевышнего свой промысел, и путь к нему для В.Ф. Войно-Ясенецкого был уже определен, хотя сам он, как это чаще всего бывает, не подозревал об этом – пути Господни неисповедимы. Иногда они пролегают через драмы, которые человеку приходится пережить, чтобы случилось Им предусмотренное.

В 1917 году из Крыма в Переславль-Залесский, где проживали тогда Войно-Ясенецкие, приехала старшая сестра жены. В Крыму она похоронила дочь, страдавшую чахоткой, и привезла зачем-то одеяло, на котором лежала ее больная девочка. В душе Валентина Феликсовича поднялось нехорошее предчувствие, будто вместе с одеялом в дом привезли смерть, и он сказал об этом жене. Сестра прожила в доме две недели, а после ее отъезда святитель определил у Анны симптомы туберкулеза…

В том же году, пытаясь спасти жену, Валентин Феликсович принял участие в конкурсе по газетному объявлению, и вскоре получил место главврача и хирурга Ташкентской городской больницы. Семья Войно-Ясенецких переехала в Ташкент. Там, в сухом и жарком климате, состояние Анны Васильевны несколько улучшилось, но болезнь прогрессировала.

Время было очень тяжелое, в Туркестане шла междоусобная война, Ташкентская городская больница на 1000 коек, куда был назначен главным врачом Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, очень напоминала земскую: такая же бедность во всем, плохие железные кровати, забитые больными палаты и коридоры. Профессор Ошанин, коллега Валентина Феликсовича, вспоминал, что на улицах Ташкента тогда было далеко не безопасно, нередки были перестрелки. Кто, в кого, зачем стрелял, не всегда бывало понятно — но жертвы были. Раненых привозили в больницу, и Войно-Ясенецкого нередко вызывали среди ночи на операции. При этом никто и никогда не видел его раздраженным или недовольным. Случалось, раненые поступали один за другим, и он всю ночь оперировал. По свидетельству медицинского персонала, в операционной Валентин Феликсович никогда не повышал голос, говорил спокойно, ровно. С таким хирургом было хорошо работать всем: и ассистентам, и медицинским сестрам.

В 1919 году в Ташкенте было жестоко подавлено восстание против новой власти Туркменского полка, началась расправа с участниками контрреволюции. По ложному доносу Войно-Ясенецкий оказался в их числе и провел под арестом сутки. Для многих арест закончился расстрелом. И хотя и Валентина Феликсовича, и других работников медперсонала отпустили, Анна Васильевна, ничего не зная о судьбе мужа, пережила потрясение, которое отразилось так на ее здоровье, что болезнь ее ускорилась, и в 1919 году она ушла из жизни, будучи всего 38 лет отроду. Валентин Феликсович остался с четырьмя детьми на руках.  

Один Бог ведает, чего стоила Войно-Ясенецкому эта утрата. Две ночи он читал над гробом ее Псалтирь, и, как это уже было, получил от Господа через слова Его знак о том, что случившееся – Его промысел, и роптать не надо, только следовать указанию. Он как-то особенно обратил внимание на последние строки 112-го псалма: «Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях».

Это Господне указание вскоре обернулось реальным событием. Операционная сестра София Сергеевна Белецкая, вдова, к тому же лишенная возможности иметь собственных детей, стала осиротевшим детям второй матерью. Когда Валентин Феликсович обратился к ней с рассказом об указании, данном ему Богом над гробом жены, та без колебаний согласилась. Она и так давно уже полюбила этих детей, видела, как не отходит от жены сам хирург, с которым она долго и плодотворно трудилась, поэтому с радостью приняла их на свое попечение. Отношения между нею и Валентином Феликсовичем строго ограничивались только ее материнской заботой и работой у операционного стола. Свое утешение после утраты супруги он находил в Христовой вере.

И вот тот отрезок жизни, когда гениальный врач и блистательный ученый В.Ф. Войно-Ясенецкий был только глубоко преданным Богу мирянином, подошел к границе, за которой началось его прямое, открытое служение Ему. В то время, когда уже начались гонения на веру, в Ташкенте существовало церковное братство. Узнав о нем, В.Ф. Войно-Ясенецкий стал посещать его собрания, проводить беседы, которые высоко были оценены и священниками, это братство возглавлявшими, и его членами. И снова он не предполагал, что эти беседы станут приготовлением его к проповедничеству в церковном сане. Окончательно все решилось зимой 1921 года, когда на одном из собраний резкой критике подверглась деятельность владыки Иннокентия (Пустынского). Войно-Ясенецкий выступил с горячей защитной речью, и тем приверженцы «живой» церкви – церкви без храмов и богослужений – были посрамлены.

После этого владыка Иннокентий предложил Валентину Феликсовичу пройтись с ним вдоль перрона, опоясывавшего кафедральный собор. Они говорили о речи, сказанной Войно-Ясенецким в защиту владыки, о том, какое впечатление она произвела, а затем Преосвященный сказал, что доктору надо стать священником. Все было уже уготовано, все, что должно было привести Валентина Войно-Ясенецкого на прямое служение Богу, – исполнилось. Даже вдовство его, ибо оставаясь семьянином, он не мог бы впоследствии принять сан иерея. В дом попечительницей о детях была дана свыше «неплодная, радующаяся о детях» – воистину промысел Божий явился в явном воплощении, в невероятном для времени, почти современном нашему, – что такое век для Вечности! Не колеблясь ни секунды, Войно-Ясенецкий ответил согласием.

Надо представить себе, каково было отношение к религии в то страшное и тревожное время. Мутная волна воинствующего безбожия затопила страну. И вот в это страшное время, когда некоторые священнослужители снимали с себя сан, испугавшись репрессий, профессор Войно-Ясенецкий, повинуясь призыву Божию, принимает рукоположение. 

В ближайшее воскресенье 7/20 февраля 1921 года в кафедральном соборе Ташкента профессор В.Ф. Войно-Ясенецкий, который за год до того был в числе инициаторов создания Ташкентского университета, где возглавил кафедру топографической анатомии и оперативной хирургии, был рукоположен в сан диакона. Спустя неделю стал иереем и получил чин младшего священника Ташкентского кафедрального собора. С этого времени будущий святитель Лука читал лекции в Ташкентском университете в рясе и с крестом на груди, что пока еще оставалось возможным, и открыто свидетельствовал о вере.

Спустя 38 лет после начала служения архиепископ Лука говорил, что за всю жизнь он не совершил ни одной требы – крещения, венчания, отпевания, ибо помнил слова владыки Иннокентия, который процитировал ему слова апостола Павла из Первого послания к Коринфянам: «Ваше дело не крестити, а благовестити». Так и получилось: вся жизнь святителя Луки была отдана проповеди и непрестанному исповеданию веры, потому и прославлен он был в чине святителя и исповедника, который прошел свой жизненный путь, открыто исповедуя Христа в самое неблагоприятное для этого время, когда и за меньшее люди обрекались на лагерные мучения, гибли, подведенные под «расстрельные» статьи.

Когда пытаешься представить себе, какой груз, а ведь он продолжал и хирургическую деятельность, нес на себе отец Валентин, только диву даешься. Но удивляться долго не приходится – Бог давал испытания и бремя многим, призванным Им на Свое служение, но Он же давал и силы, и невозможное, со стороннего взгляда, делалось человеком. То, что было чудом для людей, укладывалось в известную фразу, что «Богу все возможно». Оставаясь главным хирургом Ташкентской городской больницы, служил по воскресеньям в соборе, а после вечерни вел долгие беседы на богословские темы.

Пастырская совесть отца Валентина не могла быть равнодушной к безобразиям, чинимым разбойничьей организацией, именовавшей себя “Живой Церковью”. “Живоцерковники”, пользуясь поддержкой ОГПУ, постепенно захватывали храмы, вводя в богослужение и весь строй церковной жизни неприемлемые новшества. Отец Валентин, воспитывавший в своих пасомых твердость в вопросах веры, категорически запретил им ходить в храмы, занятые ”живистами”.

Но “живоцерковники” наступали по всем фронтам. Народ был в смятении. Из Ташкента исчез правящий епископ Иннокентий. Все со страхом ожидали приезда назначенного обновленческого архиерея. И вот в этой неразберихе возвышает свой голос всеми любимый пастырь отец Валентин. Вместе с протоиереем Михаилом Андреевым они объединяют всех оставшихся верными Патриарху Тихону священников и церковных старост, и организуют съезд духовенства и мирян для обсуждения вопросов упорядочения церковной жизни в епархии, оставшейся без архипастыря. На этом съезде туркестанское духовенство, зная высоту духовной жизни отца Валентина, избирает его на Ташкентскую кафедру.

В мае месяце 1923 года отец Валентин принял схиму со святым именем Лука в честь апостола Луки – автора самого полного Евангелия из четырех. Апостол был тем, кем был и святитель Лука Крымский: духовным просветителем, врачом и художником, иконописцем, которому, по преданию, принадлежат первые прижизненные изображения Богоматери, сделанные им с Её благословения. Постриг был тайным, в спальне самого отца Валентина, произвел его митрополит Андрей Уфимский (из рода князей Ухтомских), которому опальный патриарх дал право избирать и рукополагать епископов. Поскольку в епископский сан не может быть избран священник не монашеского сана, то постриг был произведен с изначальной целью избрания Луки на место покинувшего кафедру Иннокентия. Андрей Уфимский полагал вначале дать отцу Валентину при принятии пострига имя святого Пантелеймона-целителя, что было, на первый взгляд, уместнее всего. Но, услышав проповедь священника, решил, что имя апостола Луки – лучшее, ибо близко по всем трем качествам отцу Валентину: способности к убедительной, горячей проповеди и его талантам врачевателя и художника, которые соединились в нем воедино.
Тут же, в тайне от набравшей силу обновленческой церкви, уже открыто ведущей борьбу против Патриарха Тихона, который в то время пребывал под домашним арестом, в небольшом таджикском городке Пенждикенте состоялась хиротония иеромонаха Луки в сан епископа Ташкентского и Туркестанского. Ее совершили в церкви Святителя Николая Мирликийского при закрытых дверях и без колокольного звона, который обычно полагается в этих случаях, сосланные туда ранее епископ Болховской Даниил и епископ Суздальский Василий в присутствии также ссыльного священника Валентина Свенцицкого.

 

Новый архиепископ Ташкентский и Туркестанский Лука провел первую архиерейскую службу в примечательный день 21 мая/3 июня – день памяти равноапостольных царя Константина и царицы Елены. Все священники, напуганные репрессиями, попрятались кто куда, и на первой воскресной всенощной и литургии епископу Луке сослужил только протоиерей Михаил Андреев. Прошла неделя, епископ отслужил вторую всенощную, а когда вернулся и начал читать Последование ко причащению Святых Тайн перед литургией, раздался резкий стук в дверь. Это был его первый обыск, первый арест, за которым последовали одиннадцать лет арестов и ссылок по самым разным, но нелепым, сфабрикованным причинам.

Вот и тогда привезенному в ГПУ священнику и врачу предъявили совершенно нелепое обвинение о связи с мятежным оренбургским казачеством и английской разведкой. Епископа Луку посадили в подвал, продержали там какое-то время, призвали на допрос. Допрос вел один из самых ярых большевиков, товарищ Петерс. Он спросил Войно-Ясенецкого, как это он, поп и профессор, ночью молится, а днем режет тела людские. На что «поп и профессор» ответил, что он-то людей ради спасения их режет, а вот зачем их режет сам Петерс, общественный обвинитель, не ясно. Петерс не унимался, поскольку вопросы были заготовлены, и спросил, как это он в Бога верит, Которого не видел? На что «поп и профессор» ответил, что, да, Бога сам не видел, но много оперировал на мозге, и под черепной коробкой не видел там ума, и совести тоже. Все захохотали, даже те, кто вел допрос.

После серии допросов из подвала епископа Луку перевели в ГПУ, где было несколько легче находиться. Там он продолжил работу над своими, давно уже складывавшимися из его врачебной практики «Очерками гнойной хирургии».

У него отобрали его пятикомнатную квартиру, выделенную ему при переезде в Ташкент на должность главврача, Софью Сергеевну с четырьмя детьми выселили в клетушку, где все они поместились потому, что мальчики устроили двухэтажные нары. Слава Богу, что ее не уволили из больницы, оставив ей оклад два червонца в месяц, что на пятерых еле-еле хватало. 

В ташкентской тюрьме епископа Луку продержали два месяца, после чего отправили в Московское ГПУ. Был какой-то небольшой допрос, после чего ему позволили жить на квартире. Епископ встретился с Патриархом Тихоном, при встрече Его Святейшество дал разрешение архиепископу Луке на продолжение врачебной деятельности, а в церкви Воскресения Христова в Кадашах будущий епископ Крымский сослужил Патриарху на литургии.

Но относительная свобода продолжалась недолго: последовал следующий арест с помещением епископа Луки в Бутырку, где ему удалось, к радости для него, получить в библиотеке книгу Нового Завета, правда, на немецком языке, но и это стало для него большой радостью и духовной поддержкой. Однако его телесное здоровье уже было подорвано – на одной из прогулок он ощутил сильную одышку. Затем его, по глубокой осени пешком через весь город, перевели в Таганскую тюрьму, где содержали уже не с уголовниками, а с политзаключенными. По прибытии в тюрьму «политическим» выдали по полушубку – о том похлопотала жена Максима Горького. Долго епископ Лука его не проносил: в одном из коридоров тюрьмы, по которому ему довелось проходить, в «одиночке», где пол был залит водой, сидел, по выражению Войно-Ясенецкого, «шпаненок» – полуголый, дрожащий от холода подросток. Епископ скинул с плеч полушубок и отдал мальчишке. Этот поступок произвел такое впечатление на главаря тюремной шпаны, что он с тех пор величал Войно-Ясенецкого не иначе как «батюшка», а сам епископ замечал, что странным образом именно бандиты-уголовники особенно ценят человеческое к себе отношение.

Пребывание в холодной и сырой по осени камере осложнилось гриппом в тяжелой форме, но это мало кого беспокоило – в декабре епископ Лука вместе с его верным ташкентским другом и соратником протоиереем Михаилом Андреевым пошел по Восточно-Сибирскому этапу в ссылку на Енисей.

Этап пролегал через Тюмень, Омск, Николаевск, как ранее назывался Новосибирск, и Красноярск. Стояла лютая сибирская зима. Одышка вкупе с отечностью ног дала Войно-Ясенецкому повод предположить у него проявление миокардита. Двенадцать дней он пролежал в камере без лекарств, прежде чем на его состояние обратили внимание. В той же Тюменской тюрьме он встретился с протоиереем Илларионом Голубятниковым, их дальнейший путь по этапу пролегал вместе. Миновав Омск, этапируемые задержались ненадолго в Новосибирске и Красноярске, о котором у иереев остались самые тяжелые воспоминания: и о содержании их в ужасных условиях, и о доносившихся из подвалов ГПУ, где их содержали, ружейных залпах – расстрелах мятежных казаков, тех самых, связь с которыми инкриминировали епископу Луке при первом аресте. Затем они прибыли в Енисейск.

Еще во времена ташкентского университета, где профессор, светило хирургической медицины Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, епископ Ташкентский Лука всходил на кафедру перед студентами с крестом митрополита на груди, он никогда не пошел бы ни на какие компромиссы, даже ценой своей жизни. И Господь даровал ему те силы, которые помогли вынести лишения каторжного этапа, болезни, и вместе с тем – то милосердие священника и врача, что не позволяло ему оставить его служение в обеих ипостасях. Как и его небесный покровитель апостол Лука, он врачевал и души, и тела: одно – исповедуя словом и жизнью слово Божие, другое – творческим деланием хирурга и художника. Видимо, поэтому, несмотря на статус политзаключенного, его тюремщики все-таки понимали, что по этапу идет не просто ссыльный, чьей вины перед Родиной, по сути, не было никакой, кроме той, что он исповедовал Христову веру так, как заповедал Сам Сын Божий – без ссылок на «другое» время, без скидок на идеологию «ради выживания», как это делали «живоцерковники», пытавшиеся совместить безбожие с формальной верой.

Содержание епископа Луки и его спутника в Енисейске было вполне приличным: их поместили в отдельную квартиру, где они имели возможность совершать всенощные и Божественные литургии по воскресеньям и праздникам, к ним присоединился и еще один ссыльный священник. Богослужения совершались на квартире, поскольку в церквах вовсю заправляла «живая церковь», а молиться с «живоцерковниками» вместе они позволить себе не могли.

Во время одной из литургий в Енисейске случилось событие из разряда чудесных. Епископ Лука вошел в гостиную. У двери напротив стоял незнакомый старик-монах, который при виде него, как пишет в воспоминаниях В.Ф. Войно-Ясенецкий, «точно остолбенел и даже не поклонился». Монаха звали Христофор, его послал народ из Красноярска в Минусинск, чтобы тамошний православный епископ положил его в иереи для получения права проведения богослужений, поскольку молиться с раскольниками паства не желала. Однако 10 лет назад он видел сон, где в иерейский сан его рукополагает архиепископ, причем с той же внешностью и в тех же условиях, что были в тот момент, когда епископ Лука зашел в комнату. Монах был потрясен дословностью его сна, реализовавшегося наяву. И хотя направляли его в Минусинск, неведомая сила повлекла его в Енисейск. Десять лет назад, когда Христофору снился тот вещий сон, сам епископ Лука был земским врачом в Переславле-Залесском, и о архиепископском сане не помышлял, но у Бога о его избранных замысел жив вне времени, и уже тогда в воле Господней врач Войно-Ясенецкий был епископом Лукой.

В Енисейске епископ Лука получил возможность практиковать, сделал ряд офтальмологических операций, вернув зрение трем слепым мальчикам, затем ему позволили работать в местной клинике, где он провел ряд больших и сложных операций, одновременно ведя прием и на дому. Дело было по зиме, а у Войно-Ясенецкого очередь больных была расписана до праздника Святой Троицы. Там же в Енисейске Божьей волей у епископа появились две помощницы – незадолго до его приезда был закрыт женский монастырь, причем закрытие его было не просто официальной акцией по протоколу, а сопровождалось циничными и кощунственными выходками представителей новой идеологии. Об этом епископу рассказали две послушницы этого монастыря, которых епископ Лука с их желания постриг в монахини с именами Лукия и Валентина.

Как пишет епископ, незадолго до Благовещения – значит, где-то в конце марта – начале апреля (Благовещение празднуется 7 апреля по новому стилю), ему изменили место ссылки, отправив в деревню Хая на притоке Ангары реке Чуня. Вместе с сестрами, которые ехали впереди с вещами, и протоиереями Илларионом Голубятниковым и Михаилом Андреевым епископ Лука прибыл в райцентр Богучаны, где иереев разлучили: протоиереев разослали в ближние от Богучан деревни, а епископа Луку отправили аж за 120 верст (около 200 км). В Хае епископ и его спутницы-монахини поселились в избе благочестивого крестьянина, о матери которого было известно, что это была весьма неуживчивая женщина. Приняв поселенцев поначалу весьма благосклонно, она затем начала препятствовать проведению в их избе богослужений, на которые собирался окрестный народ. Дело дошло до того, что в один непрекрасный день епископ Лука, Лукия и Валентина вынесли из дома все вещи и сели на них у стены. Народ, выяснив причину этого поступка, дружно возмутился, и всеми осужденная старуха притихла. Общую любовь епископ и здесь, в этом глухом месте, приобрел и своими проповедями, и своим искусством хирурга, ведомого Божьей волей, – а как еще иначе объяснить, что в условиях, практически не пригодных к нормальной хирургической практике, он проводил тончайшие офтальмологические и прочие операции, возвращая людям веру в Божие милосердие через проповедь и милосердный долг врача.

Везде, где бы он ни был, его действия служителя Христовой Церкви, проповедь и активная врачебная практика порождали такое уважение масс, граничащее с преклонением, что епископ через очень непродолжительное время становился бельмом на глазу у сотрудников всех местных отделов ГПУ. Его так часто пересылали из пункта в пункт, профессора, епископа, уже нездорового человека, причем в самые лютые сибирские морозы, что сейчас, глядя на эти события с расстояния почти столетней давности, создается странное впечатление. Похоже, что, не имея возможности подвести его под расстрел – слишком весомо было имя хирурга воистину Божией милостью Войно-Ясенецкого, слишком глубоко проникали его проповеди в человеческие сердца того самого народа, которого пытались от чего-то освободить большевики, – ГПУ пыталось уничтожить его иным, изуверским способом. Надо было либо довести его до отречения, либо извести как хирурга, либо просто лишить жизни, не замарав при этом рук расстрельной статьей. Сделать это было так же сложно – на допросах обличители часто начинали себя чувствовать обличаемыми, ибо владеющий искусством творческой проповеди, вдохновляемый Богом епископ Лука очень быстро вскрывал все слабые стороны обвинения.

Он был бесстрашен и смел до дерзости, ибо того, кто имеет трепет перед Богом, не испугает людская злоба, и эта дерзость человека, который находился в отнюдь не лучшем положении политзаключенного и ссыльного, выбивала чекистов из колеи, не оставляя в них ничего, кроме озлобленности. Что они могли? Только усугубить положение ссыльного ухудшением условий содержания да невыносимыми перекидываниями с места на место самым неподходящим образом и в самое неудобное время года – лютые морозы зимой и жаркое в самом разгаре сибирское лето. Его переводили из Хаи снова в Енисейск, где его уже поселили не в хорошую квартиру, а в камеру с чудовищным количеством клопов, и, кстати, там же Лукии и Валентине запретили дальнейшие поездки из Енисейска в Туруханск. Затем в январе 1925 года, в самые лютые морозы, его снова пересылают – в Плахино, маленькое сельцо в Заполярье. В Заполярье – по январю! Это место таких холодов, что птицы, вылетавшие из укрытий, замерзали на лету и камнем падали не землю. Как тут не усмотреть скрытого умысла? Но везде, куда бы ни переводили епископа-врача, чудесным образом народ узнавал заранее о его прибытии, встречали пароходы, на которых по сибирским рекам перевозили ссыльных, чтобы получить от него благословение. 

В начале марта 1925 года Господь распорядился так, что епископу снова надо было вернуться в Туруханск – о том пришло письмо с нарочным. Это было странно, пока не выяснилось, что в туруханской больнице умер крестьянин, так как операцию ему мог сделать только такой мастер, как профессор Войно-Ясенецкий. Возмущенный люд с косами и топорами едва не разгромил туруханское отделение ГПУ. По пути в Туруханск архиерей испытал на себе новые «прелести» ссылки – в станке Афиногена, где находился, кстати, в свое время в ссылке Сталин, ему дали лошадь и ямщика, но тот не желал пускать лошадь иначе как шагом, делая дорогу нестерпимо долгой. Последовал конфликт, епископ вернулся в станок, вытребовал себе другую лошадь и ямщика. Еще на одном станке епископ Лука проехался на ездовых собаках, которые передрались между собой.

Но по прибытии его в Туруханск тот же уполномоченный, что, потирая руки, высылал епископа Луку в гиблое Плахино, был просто мил. Валентину Феликсовичу позволено было беспрепятственно вести медицинскую практику. Что касается его епископского служения, он сам описывает курьезную ситуацию: по какому-то вопросу в больницу к Войно-Ясенецкому зашел этот уполномоченный. И тут отворяется дверь и заходит группа тунгусов со сложенными для благословения руками. Уполномоченному ничего другого не оставалось, как смотреть сквозь пальцы на то, что епископ Лука спокойно и без спешки благословил каждого из них.

Где-то в середине лета епископу было предсказание от Господа, что скоро конец его туруханской ссылки. Но шло время, а ничего не происходило. Тогда, впав в уныние, епископ Лука в алтаре зимней церкви стал слезно молить Бога об освобождении. Как пишет епископ, в этой молитве была не только просьба, но и роптание на Господню волю, и тут.. «И вдруг я увидел, что изображенный на иконе Иисус Христос резко отвернул Свой пречистый лик от меня. Я пришел в ужас и отчаяние и не смел больше смотреть на икону» (5)…

Потрясенный и донельзя расстроенный епископ Лука пошел в летнюю церковь, где нашел на клиросе книгу «Апостол». Открыв ее, он увидел там те слова, что изобличали и роптание его, и уныние, и подтверждали обещание об освобождении. Епископ вернулся в алтарь и вознес Богу молитву с покаянной душой, и тут же увидел, что лик Христов просветлел и смотрит на него с той же лаской и лучезарным светом.

В августе епископу Луке был новый знак, что ссылка скоро окончится. Он понял это, когда читал кафизмы, и дошел до 31-го псалма, где прочел: «Вразумлю тя и наставлю тя на путь се воньже пойдеши, утвержу на тя очи мои». Спустя три месяца епископ покидал Туруханск, но не на неустроенной барже, а в крытом возке и теплой зимней одежде. На выезде он попрощался со священником монастырской церкви и народом и двинулся в путь, и везде, где проезжал, его приветствовали как архиерея колокольным звоном при стечении местного народа, а он служил молебны, проповедовал и в необходимых случаях делал операции.

В Енисейске с ним также обошлись крайне вежливо. В отличие от прежнего подвала, чего опасался епископ Лука, предоставили приличное жилье. Епископ Лука посетил митрополита Амфилохия, с которым он отслужил Рождественское богослужение. Затем подали фаэтон, на котором епископа Луку отвезли на вокзал, поскольку он по окончании ссылки решил вернуться в Ташкент, где его ждали Софья Сергеевна и дети. Здесь он был снова назначен на Ташкентскую и Туркестанскую кафедру, служение его было в полуразрушенной церкви Преподобного Сергия Радонежского. К тому времени из ссылки вернулся и протоиерей Михаил Андреев, он стал настаивать на том, чтобы переосвятить храм после служения в нем клириков-обновленцев. Архиепископ Лука отказался, что привело к крайним его разногласиям с протоиереем Михаилом, вплоть до его писем к Патриаршему Местоблюстителю. Тот прислушался к наветам протоиерея Михаила, и архиепископ Лука получил один за другим три назначения – в Рыльск Курской области, потом в Елец под Орлом и наконец в Ижевск. Устав от всех перемещений, архиепископ Лука последовал совету митрополита Новгородского Арсения, который также оказался в Ташкенте после ссылки, и подал прошение об увольнении на покой.

Потом он понял, что опять ослушался Божьего призыва, услышанного им: «Паси овцы Моя», и стал на греховный путь, предпочтя медицину архиерейскому служению. Но при этом, конечно, не переставал ходить молиться в Сергиевский храм. В 1930 году было принято решение о разрушении Сергиевского храма. Епископ Лука также принял свое решение: как человек с горячей натурой, он решил поджечь храм вместе с собой, полагая, что акт самосожжения привлечет внимание общественности к разрушению церквей, которое стало делом повсеместным. Но Господь опять распорядился по-своему, чтобы вразумить Свое слишком категоричное чадо. Разрушение храма было отложено. А для епископа Луки настал черед нового ареста и новой ссылки.

В ГПУ почувствовали, что епископ Лука, подав прошение об отставке, дал некоторую слабину, и не преминули этим воспользоваться – решили, что если профессор Войно-Ясенецкий отказался от архиерейского сана, то, если поднажать, отречется от священничества вообще. Это могло стать той бомбой, тем сильнейшим снарядом, который бы ударил по огромному количеству верующих душ от Ташкента почти по всей Западной Сибири, что с величайшим почтением относились к нему. Впрочем, обвинение было сфабриковано на причастности профессора Войно-Ясенецкого к смерти профессора медицинского факультета по кафедре физиологии Ивана Петровича Михайловского, который покончил с собой.

Но не тут-то было. Вместо легкой победы над ослабленным ссылками и усталым человеком, который был чужим в стане большевиков и попал в некоторую опалу в стане священников, они получили от него в протест голодовку. На восьмой день, когда от голода перед глазами Валентина Феликсовича уже все плыло, к нему пришел помощник начальника секретного отдела и пообещал освобождение, если он голодовку прекратит. Священник ответил, что поскольку он христианин и должен верить ближнему, он – поверит. Войно-Ясенецкого перевели в больничную камеру, дети его передавали ему еду, но освобождения все не было, и епископ Лука вновь продолжил голодать.

Снова пришел помощник начальника секретного отдела и заявил, что если голодовка закончится, его отправят в Котлас свободно, а не по этапу. И снова – ложь. Епископа Луку повезли в арестантском вагоне, полном вшей, держали впроголодь, доставили в лагерь под названием Макариха, где содержали раскулаченных крестьян.

Через некоторое время его перевели в Котлас (Архангельская область) с послаблением содержания и предоставили возможность оперировать в Котласской клинике. Далее случилось так, что Валентин Феликсович обнаружил у себя опухоль и просил его отправить в Москву для проведения операции, но его отправили не в Москву, а в Ленинград. Там его прооперировал профессор Н.Н. Петров – крупный специалист по онкологии, и, к радости обоих, опухоль оказалась доброкачественной.

После выписки епископ Лука отправился в Ново-Девичий монастырь, тот, что в Санкт-Петербурге. Обитель была уже закрыта, но там еще жил митрополит Серафим, который очень тепло его принял. И тут на богослужении, стоя в алтаре, он снова испытал чувство присутствия Божия, и снова для него, как призыв Его, прозвучали особо слова Евангелия из Иоанна: «Паси овцы Моя»…

Епископ вернулся в Архангельск. Внезапно его вызвали в Москву, где особоуполномоченный ГПУ долго и старательно предлагал ему кафедру хирургии в Москве, поругивал ташкентских чекистов, а епископ понимал, что на самом деле от него хотели только одного: отречения от священничества. И он написал заявление, в котором соглашался работать как хирург при условии сохранения сана, но подтвердил свой уход на покой, как архиерея. То есть отказался от проповеди. Потом, позже, когда в 1958 году уже ослепший архиепископ Лука Крымский диктовал свои воспоминания своему секретарю Е.П. Лейкфельд, он говорил, что сам не понимает, как он мог забыть так глубоко потрясшие его слова Господа: «Паси овцы Моя». Видимо, его пристрастие к профессии тогда было неодолимо по-человечески. В конце 1933 года епископ был снова освобожден, отправился в Москву. По словам епископа, Богу было ясно заранее, что он намерен совершить еще один шаг, который будет дерзновенным отказом от деятельности пастыря, и поезд, где ехал епископ Лука, потерпел крушение. И хотя сам он уцелел, это, по его словам, «его не образумило». Посему, когда он в Москве пришел в канцелярию Местоблюстителя митрополита Сергия и секретарь предложил ему место архиерея на одной из кафедр, епископ Лука отказался.

Надо ли говорить, что Господь продолжил вразумление того, кто имел дерзновение препятствовать Его замыслу о человеке. Епископ Лука обратился к наркому Владимирскому, просил предоставить ему кафедру для исследований по гнойной хирургии. Тот обещал поговорить с Федоровым, директором Института экспериментальной хирургии, но Федоров отказал ему, объяснив отказ тем, что не желает видеть у себя в институте епископа в качестве серьезного должностного лица. Бог отвел, «сохранил от гибели», скажет потом епископ. 

Так епископ Лука остался не у дел по всем статьям. Это потом он понял, насколько все три его служения были связаны апостольским служением по примеру апостола Луки – и апостола, и врача, и художника. Для епископа Луки творчество выражалось в художественном творчестве хирурга с идеальным глазомером, что позволяло ему делать сложнейшие глазные, к примеру, операции в самых трудных условиях. Он отказался от одной из них первостепенной – апостольской, миссионерской, за что Господь лишил его благодати при занятиях хирургией. Для епископа наступили времена, когда он на какое-то время потерял нить цельности жизни. Когда он сам рассказывает об этом, то за скупыми строками автобиографии ясно ощутимо чувство потерянности, богооставленности, которое преследовало его тогда. Конечно, на самом деле Господь не оставлял его. Он только отступил в сторону, чтобы избранное Его чадо увидело – каково это: отказаться от служения, назначенного ему не земным, но Высшим нашим Начальником.

У Местоблюстителя митрополита Сергия состоялся обед, и на нем кто-то ему посоветовал поехать в Феодосию. Почти машинально епископ Лука согласился, зачем-то уехал в Крым, питался в каких-то харчевнях, ночевал по чужим дворам, потом решил зачем-то вернуться в Архангельск, где вел прием больных в амбулаторных условиях. В Архангельске открывался новый мединститут, ему предложили кафедру хирургии, но он, по его выражению, «немного опомнившись», уехал в Ташкент. Он не хотел смущать своим присутствием митрополита Арсения, которого любил и был с ним в дружеских отношениях, а тот тепло относился и к детям его, и к Софии Сергеевне и навещал их у них дома. По прибытии в Ташкент он «опустился до такой степени, что надел гражданскую одежду и в Министерстве здравоохранения получил должность консультанта при андижанской больнице». Вот тогда он прочувствовал, что такое лишиться Божьей благодати – у него началась полоса неудачных операций. После чтения лекций по тяжелой онкологии Бог снова явил ему свою силу и недовольство – епископ в результате тропической лихорадки получил глазное заболевание, что явно было неслучайно: он, который сделал невероятное количество офтальмологических операций, сам практически ослеп на левый глаз.

Епископ вернулся в Ташкент, где в 1935 - 1936 гг. заведовал маленьким хирургическим отделением в Институте неотложной помощи. Эти годы были для святителя Луки тихими и мирными. При Владыке находился небольшой “монастырь” - монахини Лукия (Верхотурова) и Валентина (Черкашина), которые приехали за ним из енисейской ссылки, и монах Мелетий (Рукосуев), пятидесяти лет, работавший дворником, жили возле Владыки, и духовно окормлялись у святителя. Дети тоже радовали отца. Старший, Михаил - ученый-врач в Таджикистане, Алексей учится и работает в Ленинграде у известного физиолога Орбели, Валентин заканчивает медицинский в Ташкенте, здесь же живет со своей семьей и дочь с мужем.

Вскоре владыка узнал, что швейцарский врач Гопен нашел метод оперативного вмешательства при отслоении сетчатки, и этот удачный метод теперь практикует в Москве профессор Одинцов. Валентин Феликсович уехал в Москву, где после двух операций зрение частично восстановилось. Но пока он был с забинтованными глазами, следуя вновь вспыхнувшему желанию снова заняться исследованиями по гнойной хирургии, начал обдумывать письмо наркому здравоохранения и вдруг уснул. И во сне Господь дал ему странное видение, которое многое ему объяснило и вразумило. Ему приснилось, что он в маленькой пустой церкви, где в алтаре на престоле лежит широкая доска, на ней – анатомируемое тело, вокруг стоят студенты и врачи, курят тут же, в алтаре, как в анатомичке, а он, епископ, читает им лекции по анатомированию. В алтаре же у стены стоит рака с мощами какого-то святого, и вдруг крышка с раки отваливается сама, святитель садится в ней и с укоризной смотрит на Луку. Епископ проснулся в ужасе. Он понял, что анатомирование ушедших из жизни людей – занятие, недостойное епископа, пусть даже с благими целями. Он врачеватель, а не патологоанатом.

Этот сон отрезвил его окончательно. Настало время покаянных молитв, в которых епископ Лука просил Бога о прощении за его двухлетнее, слишком пристальное внимание к вопросам гнойной хирургии и получил ответ «голосом из неземного мира: “В этом не кайся!”» Епископу стало ясно, что «Очерки» были делом богоугодным, поскольку совпадали с исповедническим служением. Проблема была не в этом, а в том, что епископ Лука отказался от этой деятельности в пользу мирского занятия. Кстати, на левый глаз он все равно практически ослеп.

Десятого февраля 1936 года скончался от инсульта архиепископ Арсений, что стало еще одной печалью епископа Луки, а в 1937 году начальником московского ГПУ стал Ежов, чья фамилия ассоциируется с такими репрессиями, которым не было равных при Сталинском правлении. Само собой начались новые аресты, но и прежних политических не забыли. Был арестован и епископ Лука в числе духовных лиц, которых арестовывали уже без предъявления обвинений. Это было время пыток и так называемых допросов конвейером. То есть тех, что длились сутками, когда чекисты сменяли друг друга. В знак протеста епископ опять начал голодовку, но, несмотря на это, его заставляли стоять во время допросов. От истощения и бессонных ночей у Валентина Феликсовича начались галлюцинации, однако на все вопросы и требования признаться в шпионаже он отвечал вопросом – скажите, в пользу какого государства он шпионит. На это чекисты вразумительного ответа дать не могли. В конце концов епископ согласился дать признание во всех обвинениях, кроме покушения на смерть Сталина. За это он пообещал прекратить голодовку и попросил принести ему еду. Епископ Лука полагал, что если он попробует вскрыть себе столовым ножом височную артерию, его отвезут в клинику, там он все расскажет, и в Ташкенте разразится скандал. Он не учел, что ножи предусмотрительно дают предельно тупые, и его замысел не удался – чекист, который был при нем, вырвал у него нож. Тем не менее ему дали поспать на голом столе, а вместо подушки выдали связку газет.

Допрос конвейером длился две недели. После того как Войно-Ясенецкий был выпущен в туалет, он потерял сознание. В камеру его внесли на руках, а потом на «воронке» отвезли в областную тюрьму, где он находился в ужасных условиях более полугода. И снова приходит мысль, что, смог ли бы он, уже ослепший на один глаз, со здоровьем, подорванным тюрьмами, ссылками, лишениями, страданиями перенести все это и остаться жив, если бы не вера его и не воля Божья?

Так или иначе, недовольные первым неудачным допросом конвейером гэпэушники устроили епископу второй конвейер, при котором его уже истязали и требовали снова признаться в шпионаже непонятно в чью пользу. После очередной допросной неудачи епископа Луку снова отправили в Сибирь на три года. Снова Красноярск, пересылка и поселок Большая Мурта.

В Большой Мурте, промаявшись без постоянного жилья, он наконец получил комнатку при районной больнице. Врач и его жена поначалу приняли его за глубокого старика – так он был плох. Однако со временем епископ окреп и начал вести хирургическую практику. Поскольку после того тяжкого, но вещего сна он многое понял и покаялся, работа шла успешно. Одновременно он заканчивал свои «Очерки по гнойной хирургии», о которых свыше ему было велено «не каяться».

Через некоторое время епископа Луку вызвали в местное ГПУ и позволили ехать в Томск для работы в крупной библиотеке медицинского факультета. Сам он предполагал, что разрешение последовало после его письменной просьбы, адресованной К.Е. Ворошилову, дать ему возможность окончить его «Очерки», которые могут пригодиться для военно-полевых госпиталей. Два месяца он пробыл в Томске, почти окончил свои записки, вернулся в Большую Мурту. А летом 1941 года началась война.

Когда началась Великая Отечественная война, епископ Лука не остался в стороне, не таил обиду. Он пришел к руководству райцентра и предложил свой опыт, знание и мастерство для лечения воинов Советской армии. В это время в Красноярске организовывался огромный госпиталь. С фронта уже шли эшелоны с ранеными. В октябре сорок первого епископ Лука назначен консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакогоспиталя. Он с головой погружается в напряженную хирургическую работу. Приезжавший в госпиталь с инспекторской проверкой профессор Приоров отмечал, что ни в одном из госпиталей он не видел таких блестящих результатов лечения инфекционных ранений суставов. Это было официальное признание, деятельность профессора Войно-Ясенецкого была отмечена грамотой и благодарностью Boeнного совета Сибирского военного округа.

Срок ссылки закончился в середине 1942 года, и этой же осенью Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием епископ Лука возведен в сан архиепископа и назначен на Красноярскую кафедру. Так, волей Божией и благословением священноначалия Владыка возвратился к архиерейскому служению. Но, возглавляя Красноярскую кафедру, он, как и раньше, продолжает хирургическую работу, возвращая в строй защитников Отечества.

Состояние Красноярской епархии было ужасным. В начале марта 1943 года после усиленных хлопот святитель добился открытия маленькой кладбищенской церкви в слободе Николаевка, предместье Красноярска. Из города до этой церкви пять-семь километров, осенью и зимой дорога трудна и опасна, так как в Николаевке было много грабителей. Поэтому ко всенощной приходило мало богомольцев. Только потом за Владыкой стали присылать лошадь, запряженную в розвальни, а почти год он ходил в церковь пешком и так переутомлялся, что в понедельник даже не мог работать в госпитале. Из-за постоянного давления на Церковь со стороны властей, только за два-три месяца до отъезда из Красноярска Владыке, наконец, удалось прекратить раскольническую деятельность и обновить состав церковного совета, председателем которого он и стал. Однако, несмотря на все усилия, вся Восточная Сибирь не подавала признаков церковной жизни. К концу 1943 года во всей епархии действовала одна-единственная крошечная церковь в Николаевке. И архиепископ Лyка понимал, что если не открыть храмы в различных местах Красноярского Края, то возможно полное духовное одичание народа.

8 сентября 1943 года в Москве состоялся Поместный Собор, на котором Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий был избран Патриархом. Среди участников торжеств был и архиепископ Лука. На этом же Coбoре красноярского архиерея избрали постоянным членом Священного Синода. В самый разгар войны, к многочисленным хирургическим операциям, которые проводил профессор-архиерей, спасая раненых солдат, добавилась еще обязанность участвовать в работе Синода.

Напряженная работа архиепископа Луки в красноярских госпиталях давала блестящие научные результаты. В конце 1943 года опубликовано второе издание “Очерков гнойной хирургии”, а в 1944 году вышла книга “Поздние резекции инфицированных огнестрельных ранений суставов”. За эти два труда ему была присуждена Сталинская премия I степени. Он был удостоен высокой награды того режима, который хотел уничтожить в нем священника, который мучил и пытал его, а получил от него множество спасенных жизней граждан, где был исцелен кроме тела и укреплен в спасительной вере и человеческий дух. Спустя годы, издали, мы видим, какую огромную победу одержал святитель Лука над режимом, который не сломил в нем Духа и не убил в нем уникального хирурга. Это была не просто награда, это было еще одно свидетельство о Боге, о победе над безбожием во славу Господню.

Слава об архиепископе-хирурге растет, специальный корреспондент ТАСС приезжает для того, чтобы сделать фотоснимки и взять интервью. По просьбе профессора С.С. Юдина скульптор лепит его бюст. Два местных художника пишут портрет Владыки.

В 1944 году, вслед за победоносным наступлением наших войск, эвакогоспитали, где Владыка Лука был хирургом-консультантом, переезжают в Тамбов. Там профессор разворачивает огромную научно-практическую работу, результаты которой изложены в монографии “О течении хронической эмпиемы и хондратах”. Насыщенность и обширность хирургической работы была колоссальной. Шестидесятисемилетний Владыка работает по восемь-девять часов в сутки и делает четыре-пять операций ежедневно! Все это не могло не сказаться на подорванном в ссылках и тюрьмах здоровье.

В том же 1944 году Владыка получил указ о назначении на Тамбовскую кафедру и продолжил свое архипастырское служение в Покровской церкви Тамбова. Как писал он в своих письмах, “тяжелый невроз прошел, когда возобновилось церковное служение”. В Покровском храме Тамбова впервые прозвучали слова покаяния священнослужителей, примкнувших к обновленческому движению. Чин покаяния для тех, кто “в малодушии своем убоялся страданий за Христа и избрал путь лукавства и неправды”, составленный самим архиепископом-исповедником был достаточно строгим, но необходимым для очищения совести согрешившего.

Впервые после революции тамбовский архипастырь излагает перед Священным Синодом план возрождения духовной жизни в епархии: религиозное просвещение интеллигенции, знакомство ее с миром духовным, Церковное воспитание детей, открытие воскресных школ для взрослых.

Общенародный духовный подъем привел к тому, что к 1 января 1946 года в области, где действовали только две церкви, было открыто двадцать четыре прихода. Огромное впечатление на прихожан производили проповеди святителя. Их приходили послушать и верующие, и неверующие, в том числе и представители интеллигенции. Их записывали прямо в храме, а затем перепечатывали на машинке. 

Но в том же 1946 году архиепископу Луке запретили выступать в научном сообществе в рясе, с крестом и панагией, на что владыка отказался сделать доклад по просьбе Наркомздрава, мотивируя это тем, что Наркомздрав требует выступать без рясы, а Патриарх запрещает без рясы находиться. После долгих перезвонов в верхах власти на выступление профессора Войно-Ясенецкого в рясе в ЦК Компартии не согласились. «Я просил передать наркому, что принимаю это как отлучение от общества ученых» (6), – писал владыка Лука в письме к сыну. 

 

В Тамбове зрение его стало еще более ухудшаться, но, будучи архиепископом Тамбовским и Мичуринским, он продолжал проповеди. Как у врача под его руководством было 150 госпиталей.  

Святитель Лука, находясь на высоте своего архиерейского достоинства, никогда не угодничал перед властями, и это раздражало советских начальников всех рангов. Но, тем не менее, они не могли не отметить его огромный вклад в медицинскую науку и практическую хирургию. В Тамбове он был награжден медалью “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов”.

Кроме медицинских книг, в 1945-1947 гг. архиепископ Лука создал большой богословский труд «Дух, душа и тело», где писал о сердце как об инструменте богопознания, о душе и духе и о связи их с телесной жизнью человека. Этот труд, написанный в форме эссе, был закончен в 1947 году, хотя замысел его созревал у владыки Луки еще в двадцатые годы.  Эта книга имела целью религиозное просвещение отпавших от веры. Своими серьезными богословскими размышлениями о проблемах христианской антропологии святитель Лука противостоял официальной оглушительной трескотне о непримиримом противоречии науки и религии. Будучи сам вдумчивым и основательным ученым и вместе с тем глубоко верующим человеком, занимающим высокую иерархическую ступень, он тем самым показал, что ничто не препятствует гармоническому сосуществованию веры и науки. Однако Владыка делал оговорку, подчеркивая, что “мы не в силах достаточно ясно уразуметь тайны домостроительства Божия, и только Священное Писание и подвиг веры помогают приподнять эту таинственную завесу”.

 

В 1946 году он был назначен на архиерейскую кафедру в Симферополь, и она стала его последним архиерейским назначением. Указ Патриарха о переводе на Крымскую кафедру святитель принял как волю Божию. Во время Великой Отечественной войны в Крыму шли особенно жестокие бои. Приехав в Симферополь в мае 1946 года, Владыка в полной мере ощутил тяжесть разрухи первых послевоенных лет.
Поселился архиепископ на втором этаже двухэтажного дома на улице Госпитальной. Здесь расположилась и его канцелярия. Со стороны главной проезжей улицы Пролетарской была пристроена домовая церковь в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Совсем рядом находились Петро-Павловский и кафедральный Свято-Троицкий соборы. Владыка ревностно приступает к своему служению на новом месте. Много работы по упорядочению епархиальных дел легло на плечи семидесятилетнего старца. Церкви разрушены, народ в нищете, священников не хватает, власти используют любые возможности, чтобы закрыть тот или иной храм. Но, несмотря на преклонный возраст, на болезни, которые одолевают его, архиепископ Лука употребляет много сил и энергии по наведению порядка в епархии.
При симферопольской архиерейской кафедре готовились обеды на 15-20 человек. Это было немного, но, как говорил владыка Лука, главное – делать добро. Не можешь большое – сделай хоть малое. Сам владыка питался скромно, одним блюдом, ходил в латаной старой рясе. Когда же симферопольская учительница Вера Юдина, которая получила от владыки деньги на покупку дома, говорила ему, что хватит латать рясу, надо купить новую, он отвечал: «Латай, Вера, бедных много».
Начиная с 1946 года профессор Войно-Ясенецкий был консультантом госпиталя в Симферополе, помогал госпиталю инвалидов Великой Отечественной войны. До конца 1947 года он как хирург и профессор читал доклады, лекции врачам, оперировал больных и раненых. Владыка аккуратно посещал собрания Хирургического общества, куда приходили гражданские и военные врачи, внимательно слушал их доклады, выступления, обязательно вносил необходимые поправки. Однажды на заседании один военный хирург задал вопрос Владыке: “Как вы, такой специалист, хирург, можете верить в Того, Которого никто никогда не видел, в Бога?” Профессор ответил: “Вы верите в любовь?” - “Да” - “Вы верите в разум?” - “Да” - “А вы видели ум?” - “Нет” - “Вот так и я не видел Бога, но верю, что Он есть”.

В эти годы были опубликованы результаты его последних медицинских исследований. Но сам вид профессора, читающего лекции неизменно в рясе и с панагией, до того раздражал медиков, что в Алуште однажды его доклад был сорван, руководство работой хирургических амбулаторий и чтение лекций по гнойной хирургии было также отменено. Ему было рекомендовано читать доклады и лекции на медицинские темы в светской одежде. Святитель Лука категорически отказался. Тогда его перестали приглашать для чтения лекций. Руководство Крымского мединститута не дало возможности преподавать знаменитому профессору. Святитель-хирург продолжал врачебную практику у себя дома. На двери его кабинета было вывешено объявление, которое сообщало, что хозяин этой квартиры, профессор медицины, ведет бесплатный прием ежедневно, кроме праздничных и предпраздничных дней. Много больных стекалось к профессору-епископу, и никому он не отказывал в помощи. До сих пор исцеленные с благодарностью вспоминают своего доктора. Нужно сказать, что для святителя-хирурга Луки не было “медицинского случая”, а был живой страдающий человек, и физическое выздоровление он всегда связывал с обращением к Богу, всегда учил больных у Бога просить выздоровления.

В 1948 году Православная Церковь праздновала юбилей – 500 лет перехода от поместной, подчиненной Византии в независимое состояние. Владыку Луку на празднование в столицу не пригласили – очевидно, на то были специальные указания со стороны КГБ.

Постепенно и сам, и по пожеланию Патриарха Алексия I, владыка Лука оставляет медицину. Последние годы жизни его были отданы исключительно архиерейскому служению.

Архиепископ Лука, сам истово совершавший богослужения, требовал того же и от духовенства. Строг был Владыка к нерадивым священнослужителям. Не раз он грозно вопрошал их: “Какой ответ дам за вас Богу?” Но нуждающимся он всегда приходил на помощь, несмотря на их недостоинство.

В своем послании в июне 1955 года Владыка призывал священнослужителей епархии постоянно возвещать слово Божие: “Если священник главным делом жизни своей поставил насыщение ума и сердца своего учением Христовым, то от избытка сердца заговорят уста. И не обязательно проповедь должна быть витиеватой. Дух Святой, живущий в сердце священника, как в Своем храме, Сам проповедует его смиренными устами”.

Особым посланием увещевал святитель священников и диаконов, чтобы не забывали об обязанности учить народ. Сам Владыка был выдающимся проповедником: собрано около одиннадцати томов его проповедей. Он был избран почетным членом Московской Духовной академии. Прихожане кафедрального собора слышали проповеди Владыки не только в воскресные и праздничные дни, но и в будние, после Литургии. Его слово имело особенную силу и действенность, потому что перед прихожанами стоял не кабинетный ученый, пересказывающий прочитанное в богословских книгах, а убеленный сединами старец-архипастырь с богатым житейским и духовным опытом, имеющий не только каноническое, но и моральное право учить народ и призывать его к подвигам во имя Христа.

Во время правления государством Н.С. Хрущева, был объявлен очередной поход против Церкви, последовал новый виток антирелигиозной пропаганды. После выхода в свет печально известного Постановления ЦК КПСС и выступления Хрущева святитель Лука обратился с проповедью к растерянной и напуганной пастве. “Не бойся, малое стадо” - так называлась его проповедь, произнесенная в праздник Покрова Пресвятой Богородицы в 1954 году: “Везде и повсюду, несмотря на успех пропаганды атеизма, сохранилось малое стадо Христово, сохраняется оно и поныне. Вы, вы, все вы, слушающие меня, это малое стадо. И знайте и верьте, что малое стадо Христово непобедимо, с ним ничего нельзя поделать, оно ничего не боится, потому что знает и всегда хранит великие слова Христовы: Созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ее (Мф. 16,18). Так что же, если даже врата адовы не одолеют Церкви Его, то чего нам смущаться, чего тревожиться, чего скорбеть?! Незачем, незачем! Малое стадо Христово, подлинное стадо Христово неуязвимо ни для какой пропаганды”.

В течении всей своей жизни Владыка стремился всегда приносить пользу своим соотечественникам врачуя их болезни. Но время неумолимо шло вперед, здоровье стало ухудшаться, зрение на единственном здоровом глазу притуплялось. Знаменитый одесский окулист Филатов нашел у него помутнение хрусталика, и к 1956 году Владыка полностью ослеп. Но слепота его не препятствовала активному доброделанию. Не имея возможности оказать медицинскую помощь, он стал молиться за болящих.

Архиепископ Лука проповедовал не только словом, но и тем, как он совершал богослужения, как молился. Сослужил ему отец Илларион Голубятников, который вместе с ним в свое время разделил все тяготы сибирской ccылки. Очень часто служил с ним архимандрит Тихон (Богославец), духовник епархии, прозорливый старец, который впоследствии и погребен был рядом с любимым Владыкой. Этих богоносных священнослужителей не раз видели совершающими Божественную Литургию со слезами. Есть такой момент в службе, когда во время пения Символа веры архиерей склоняется над престолом, сослужители держат над его головой воздух (большой четырехугольный плат), а старший священник читает “Верую”. Когда по окончании пения архиепископ Лука поднимал голову, то антиминс был орошен слезами святителя. Службу он правил не спеша, сосредоточенно и осмысленно. Во время евхаристического канона особенно проникновенно произносил слова: “Приимите, ядите, сие есть тело Мое, еже за вы (при этом Владыка поворачивался и указывал рукой на народ) ломимое во оставление грехов”.

После каждого богослужения Владыку провожали до самого дома прихожане кафедрального собора. У дверей дома он снова всех благословлял. Благодать Божия почивала на святителе, и людям не хотелось уходить от него.

Жизнь архиепископа Луки клонилась к закату. Последнюю свою Литургию он отслужил на Рождество, последнюю проповедь сказал в Прощеное воскресенье. Его секретарь Евгения Павловна Лейкфельд пишет о последних днях святителя: “Не роптал, не жаловался. Распоряжений не давал. Ушел от нас утром, без четверти семь. Подышал немного напряженно, потом вздохнул два раза и еще едва заметно - и все…”

Преставился святитель Лука 11 июня 1961 года. В этот день Церковь праздновала память всех святых, в земле Российской просиявших.

На погребение Владыки Луки прибыл архиепископ Тамбовский Михаил (Чуб). Множество людей пришло проводить в последний путь своего архиерея. Хотя власти предпринимали все усилия, чтобы проводы его не превратились в демонстрацию, страшную для них, но она состоялась и стала открытым признанием того, что Царствие Святого Духа так никогда не будет истреблено в человеке. И получилось так, что за катафалком с телом архиепископа Луки шел едва ли не весь город. Люди сидели на балконах, на крышах…

Шествие пытались пустить в объезд, но женщины легли под колеса машин, сказав, что проехать объездным путем можно будет только по их головам. И те, кто шел за его телом, своим присутствием в этом погребальном шествии успокаивали его витавший рядом дух, поскольку стали наглядным примером торжества Веры в сердцах людей, лишенных возможности исповедовать ее открыто. Это было массовое свидетельство народа о Боге, которому служил епископ-врач всю жизнь, спасая души и тела людей от гибели. До самого Всехсвятского кладбища последний путь любимого владыки был усыпан розами, вспоминала Е.П. Лейкфельд, и звучало Трисвятое: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…».

Так хоронили великого угодника Божия Луку. И как при жизни он всячески помогал болящим, никому не отказывая, так и после смерти всякий, кто приходил на могилу святителя и с верой и любовью просил помощи у него, получал исцеление.

Канонизирован архиепископ Крымский и Симферопольский Лука был в ноябре 1995 года как поместный святой. 20 марта 1997 года святые его мощи крестным ходом перенесли с кладбища у Всехсвятской церкви и положили в раке в Свято-Троицком соборе, где теперь каждое утро в 7 часов совершается акафист святителю. 2 июля того же года в Симферополе ему был открыт памятник. В августе 2000 года Архиерейским собором Русской Православной Церкви архиепископ Крымский и Симферопольский Лука канонизирован уже для общецерковного почитания.

Четверо детей его – Михаил, Валентин, Алексей и Елена пошли по его профессиональным стопам и стали медиками, внуки и правнуки – также ученые. Хочется отметить, что архиепископ никогда не прививал им сколь-нибудь насильственно религиозных мировоззрений, говорил, что верить в Бога или нет, решает только сам человек.

Бюст В.Ф. Войно-Ясенецкого – святителя Луки стоит в Институте им. Н.В. Склифосовского, где он был установлен при жизни великого врача, который видел воочию, как бьется человеческое сердце внутри грудной клетки и при этом не терял веры в то, что именно в нем и помещается душа. И это, вероятно, правда, поскольку, когда мы говорим «душа у меня болит», то кладем руку на область сердца.

Какие чудеса происходили

По молитвам святому Луке Крымскому случались многие чудеса. Вот примеры некоторых из них.

Педагог, директор Крымского центра детского творчества из пос. Красногвардейского Валентина Андреевна Ящук: после инсульта много молилась святителю Луке, поскольку у нее по результатам томографического исследования образовалась киста. После молитв при повторной томографии киста обнаружена не была. Теперь женщина ежедневно возносит святителю Луке благодарственные молитвы.

Однажды к архиепископу Луке обратилась письменно жительница Московской области, страдавшая каким-то серьезным заболеванием. Лекарства и врачи не помогали. Архиепископ посоветовал ей прекратить прием всех лекарств и усерднее молиться Богу. Позже он получил от бывшей больной письмо, где она писала, что полностью излечилась.

Безнадежно больной С.Т. Каменский просил архиепископа быть на его операции. На вопрос, верит ли больной в Бога, тот ответил, что верит, но в храм не ходит. Тогда архиепископ Лука благословил его, отстранил от операции и сказал, чтобы тот молился, и не будет тогда пятнадцать лет никаких болезней. Все случилось, как сказал епископ Лука.

У одного мальчика на шее была страшная опухоль. Мать привела его к владыке Луке с просьбой об операции. Владыка осмотрел мальчика, улыбнулся и сказал, что операции не будет, а они пусть придут к нему на прием через три дня. Когда мать с сыном пришли, как сказал им святитель Лука, через три дня, опухоли уже не было. Владыка благословил их и отпустил.

Святителя Луку очень почитают в Греции. В 2003 году архимандрит Нектарий Антонополус посетил Крым с целью рассказать о чуде: мусульманская семья, жившая в Афинах, сильно отравилась, все попали в больницу. Положение было уже смертельным. Один из врачей, грек-христианин, при себе носил частицу мощей святого Луки. Он горячо взмолился к святому, говоря, что он при жизни лечил всех, не спрашивая, атеист ли его пациент или какого вероисповедания, так помог бы он и этой семье! И случилось чудо – по горячим молитвам врача семья почувствовала себя лучше, а позже исцелилась полностью.

В семье Стадниченко случилось горе – мальчик Назарий, который играл на фортепиано, готовился стать музыкантом, приехал с семьей к бабушке в Феодосию. И тут порывом ветра захлопнуло дверь, а пальцы мальчика, опершегося о косяк, прижало до крови. Ампутация была неизбежной, а это означало катастрофу – конец музыкальной карьере, которая так и не началась.

После операции бабушка рассказала, что есть любимый в Крыму святой – святитель Лука Крымский, который исцеляет в самых невероятных случаях. Родители с мальчиком отправились в Симферополь, в Свято-Троицкий женский монастырь, припали к раке с мощами и стали молить святителя об исцелении. Мальчик прибинтовал икону святителя к фалангам ампутированных пальцев и каждый день мазал маслом от мощей. Через некоторое время он почувствовал, что на месте операционных шрамов началось почесывание, образовались бугорки. Это чудо – но у него отросли и фаланги, и ногти, и по виду были такие же, может, чуть тоньше остальных.
Хирург из Феодосии не поверил своим глазам и констатировал, что свершилось истинное чудо….

Но мы-то знаем, что чудо это – только в глазах нас земных. Для Бога это не чудо, ибо это Бог дивен во святых своих. И мы вновь и вновь убеждаемся в этом. Уже не святые, имена которых вдали от нас во Времени, а наш современник, и чудо, и диво Божье – совсем близко с нами рядом.

Обретение мощей святителя и исповедника Луки Крымского и Симферопольского

22 ноября 1995 года Синод Украинской Православной Церкви объявил о своем определении, в котором архиепископ Симферопольский и Крымский Лука был причислен к лику местночтимых святых. Тогда же архиепископу Симферопольскому и Крымскому Лазарю (Швецу) было разрешено поднять честные мощи святителя Луки из места его упокоения на кладбище при Всехсвятском храме Симферополя.

Спустя четыре месяца, в ночь с 17 на 18 марта 1996 года, в день памяти семи священномучеников херсонесских, тогда же шла Крестопоклонная седмица, во Всехсвятском храме собрались члены епархиальной Комиссии по канонизации святых, все наместники крымских монастырей, духовенство города. Архиепископ Лазарь совершил молебен, в ходе которого попросил владыку Луку о помощи и заступничестве перед Господом в обретении его мощей.

В ту ночь на Всехсвятском кладбище собралось по примерным подсчетам около 40 000 человек. Среди них были и те, кто нечасто захаживали в храм, и неверующие, но всех охватило чудесное волнение, говорили потом очевидцы этого события.

Божественная символичность события покорила собравшихся – 15 лет святитель Лука Крымский проповедовал в Свято-Троицком кафедральном соборе Симферополя. И вот, крестным ходом владыка вновь возвращался к своей кафедре, в свой духовный дом.

В соборе теперь находится рака с честными останками владыки Луки, великого проповедника и гениального врача, который ничем не посрамил прекрасного имени его небесного покровителя – Христова апостола Луки. И многие, кто приезжает в Симферополь, даже не с паломнической целью, а на отдых, чаще всего заходят в Свято-Троицкий собор, чтобы просто поблагодарить святителя за его подвиг врача и священника, который может послужить достойным примером для нас. Он и сейчас помогает всем, кто притекает к нему за помощью с чистой и честной молитвой, навеки находясь в одном ряду с святыми-целителями – безмездными врачами-бессребрениками Косьмой и Дамианом и Пантелеймоном-целителем и многими другими, кому мы молимся о духовном и телесном здоровье нас и наших близких….

 

В истории человечества существовала категория людей, соединявших в себе священника и ученого, для кого наука и естествознание не входили в противоречие с Промыслом Божиим, но, как правило, они попадали в категорию «чужой среди своих». И мир клерикальный, и мир научный равно не принимали их до конца, хотя, скрепя сердце, признавали заслуги и в том, и в ином призвании, не понимая, что именно этим немногим было ведомо единство духа и материи, которое тут же отрицает косность второй наличием в ней первого, сплавляя все сущее в неразрывное целое. Но в истории Православной Церкви минувшего века были те, кто жизнью своей доказал, что можно быть «своим» в обеих ипостасях – о. Павел Флоренский, митрополит Антоний Сурожский – богослов и хирург и архиепископ Лука – также богослов и хирург, но еще и ученый, который оставил после себя великолепное научное наследие.

 «О, Мать моя, Святая Церковь! Кто повинен в твоем поругании? Только ли строители новой жизни, церкви земного царства, равенства, социальной справедливости и изобилия плодов земных? Нет, должны мы сказать с горькими слезами, не они одни, а сам народ. Какими слезами оплатит народ наш, забывший дорогу в храм Божий?» (7) – сказал в предисловии к автобиографической повести «Я полюбил страдание» Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, архиепископ Лука Симферопольский и Крымский.

  Икон святителя Луки сегодня написано немало, благо сохранилось множество его фотографий. Потому они точно передают его прижизненный облик – внимательные очи, лоб чуть нахмурен, но не в раздражении, а мыслью ученого, белая красивая борода.

Он, святитель, – почти что наш современник. И радостно видеть, что в самые тяжкие времена Господь посылает нам тех, кто своим примером являют образец духовности, доброты, благочестия и подтверждают непреложную истину, что Дух Божий не оставляет того, кто преданно Ему служит. Он дает ему вынести то, что кажется непосильным для человеческого существа, и венчает его Вечной славой в Царствии Небесном, которая не оставит его вечно.

 

 Тропарь св. Луке (Воино-Ясенецкому), архиеп. Крымскому, исп., глас 1:

Возвестителю пути спасительного, /
исповедниче и архипастырю Крымския земли, /
истинный хранителю отеческих преданий, /
столпе непоколебимый, Православия наставниче, /
врачу богомудрый, святителю Луко, /
Христа Спаса непрестанно моли /
веру непоколебиму православным даровати /
и спасение, и велию милость.

 

 

 

Статья подготовлена по материалам сайтов:

http://iconkuznetsov.ru/index.php?sid=358&did=974
http://www.opvspb.ru/svt_luke/zhitie_svt_luki/
http://www.pravoslavie.ru/guest/44056.htm
http://lib.pravmir.ru/library/readbook/2291

 

Ссылки:

______________________________________

1   Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. УПЦ, Полтавская епархия, Спасо-Преображенский Мгарский монастырь, 2002. С. 10.
2   Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. УПЦ, Полтавская епархия, Спасо-Преображенский Мгарский монастырь, 2002. С. 13.
3   Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. УПЦ, Полтавская епархия, Спасо-Преображенский Мгарский монастырь, 2002. С. 17.
4   Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. УПЦ, Полтавская епархия, Спасо-Преображенский Мгарский монастырь, 2002. С. 21.
5   Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. УПЦ, Полтавская епархия, Спасо-Преображенский Мгарский монастырь, 2002. С. 58, 59.
6   Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. УПЦ, Полтавская епархия, Спасо-Преображенский Мгарский монастырь, 2002. С. 173.
7   Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…». Автобиография. Украинская православная церковь, Полтавская епархия, Спасо-Преображенский Мгарский монастырь, 2002. С. 4.